Полная версия книги - "Майор, спеши меня любить (СИ) - Кир Хелен"

Чуть оттягиваю огромный ворот свитера и заправляю туда цепочку. Разберемся откуда она позже.

- Да ничего не надо. Кто тебя забрать хочет?

- Отец Никодим и она.

Отрубается. Сползает по стене на землю. Поднимаю, хлопаю по щекам легонечко. Держу на весу. Легкая, как перо. Не кормили ее там, что ли? Чуть нажимаю на хламиду, ох-ё, в руку врезаются ребра.

Отец Никодим. Из секты той небось. Надо бы пошерстить, что за имя. Сибирь да? Ясно … А она , что еще за она ?

Все не просто. Да, Юматов? Найденыш-то странный. Хватаю за руку и рассматриваю ногти. Аккуратные пластины, только короткие, без лака. Пальцы тонкие, аристократичные. Такими только на фортепьяно играть. Если бы огромные мозоли не мешали. Некоторые очень свежие.

Шейка тонкая, изящная. Не бродяжка это, а самая настоящая беглянка. По всем показателям проскальзывает.

Влип. С тяжелым вздохом сгребаю на руки и тащу в свою машину. Помрет же. А скорую я и домой вызову. Отменяется твой чилаут, Миша. В раздражении луплю по рулю, но с места трогаюсь без рывков.

Жалко тебе найденыша бросать? Теперь трахайся с ее температурой, а не с Жанкой. Эх, бляха-муха! Ладно, поехали.

- Алло, – с тоской слушаю басы в трубе, – Сень, слышь? Не приеду я.

- А что так?

- Запара на работе.

- Слышь, Юматов. Вечно у тебя не как у людей.

- Ну вот так.

Заволакиваю бродяжку в свою берлогу. Помыть бы все же …

С сомнением смотрю. Хотя нет. Она еле на ногах держится. Стягиваю с невесомого тела робу и ботинки. В ней килограмм сорок не больше. Ладно сорок два может с натяжкой.

Волоку на диван и сую градусник. Сажусь рядом. Дергается, затравленно отодвигается. Поднимаю руки вверх, показываю, что она в безопасности.

Какая ж она бледная. Как смерть. Харли Куин без макияжа, такая же дрищевая. Ладно, та хотя бы подкачанная, а эта мощи реально.

Тридцать восемь и семь. Несмертельно, но неприятно.

- Рот открой, – сую ей жаропонижающее, – давай не бойся, – немного нажимаю на сопротивляющиеся руки, – глотай.

- Я не буду … – снова впадает в состояние страха. – Глотать не буду!

- Тихо, – в шоке я. Что за реакция? – Тихо. Глянь на меня. Смотри, видишь в кружке, там немножко. Будет легче. Пей.

Она успокаивается и пьет. Намучившись, ухожу на кухню. С тоской исследую холодильник. Что там сильно поменялось с утра, Мих? Как был пустой, так и остался. Хрень по полкам валяется. Ряженка, колбаса заветренная и сыр. В морозилке кусок курицы. Я сегодня жрать дома не планировал. Ладно, доставку закажу. Клацаю по кнопкам, оформляю.

Прислушиваюсь к тишине.

Затихла. На минуту подхожу к двери. Свернулась клубком как котенок, отдыхает.

А я курю.

Возвращаюсь минут через двадцать. Сидит, васильками своими вокруг себя пространство раскрашивает. Увидев меня, вздрагивает.

Понимаю, два метра, тут мужики иной раз пугаются. Она смотрит на мои голые стопы. Угу, сорок шесть. Ну что выросло, то выросло, не спрячешь.

- Ну что будем рассказывать?

Хлопает сонно ресницами. До утра бы ее оставить в покое, только с моей занозой в жопе хер получится. Надо рыть. У меня в голове должна работать схема.

- Можно Вас попросить?

- Можно.

- Не найдется бутерброда? – краснеет она и закрывает лицо руками. – Я … Я не ела почти два дня. Мне очень стыдно, но … п-п-пожалуйста.

3. Что с тобой делать?

Бродяжка несмело откусывает сыр. Тщательно жует и запивает горячим чаем. Сижу напротив, бесцеремонно разглядываю ее. Считываю. Там есть, чем поживиться чтобы набросать психологический портрет.

Кажется беспомощной вроде. Сбивает с толку затаенный фанатичный блеск, проскальзывающий изредка. Такое ощущение, что где-то капсула с резервом бурлацкого терпения под кожей вшита.

Задумчиво встряхивает волосами. Тень падает на лицо и снова синяя вспышка.

Никакая она не замухрышка. В ванную бы ей. Отмыться. Одежду дурацкую сменить. Предлагать не рискую. Испугается еще больше.

Задумчиво обвожу пальцами края кружки. Гоняю мысли. Что с ней могло случиться? Интервьюировать на данный момент не нужно, уйдет в себя, закопается страусом в песок, не вытащить. А мне интересно…

- Как тебя зовут?

Вздрагивает. Беспомощно хлопает глазюками, теряется. Что она такая пугливая? Понимаю, типичное поведение жертвы, все повадки свидетельствую о том, что долго давили, лишали воли и скорее всего ее побег отчаянное проявление резервов, которые остались.

Может так, может и нет. Засну и вынесет мне синеглазка всю хату. Только что-то подсказывает, все же не из этой оперы девушка.

Психолога бы сюда. Боюсь передавить. Методы у меня … Как бы сказать … нетривиальные и грубые, че уж прикидываться белым лебедем.

Под моим пристальным взглядом съеживается, откладывает бутер на край тарелки. Дрожащими пальчиками вытирает губы. Несмело моргает, даже заторможено. Понятно, что температура и все такое, но видно, как от страха трясется.

Да не трону я тебя, тщедушная, избоялась вся. Стараюсь убрать колкость из глаз, максимально расслабляюсь.

- Яна.

- Настоящее имя?

- Д-да, – падают ресницы.

- Почему сбежала?

Вздрагивает. Даже чаще дышать начинает. Оттягивает ворот, будто душно. Как часто Яна за него хватается. Странно. Душили?

- Й-я?

- Ну не я же.

- Я просто заблудилась и … Можно я уйду?

О, как. Быстро засобиралась.

- Есть куда?

- Есть. Только у меня – закрывает лицо, – денег нет. Но это не важно. Доберусь как-то.

- Ян, так дело не пойдет. Кто ты? Кто такой отец Никодим?

При названном имени обреченно откидывается на подушку. Веки тонкие, дрожат. Вся трясется, будто заклинивший миксер. Пальцы снова нервно оттягивают ворот свитера, а на глаза наворачиваются слезы.

- Отпустите меня.

- Куда ты пойдешь? Болеешь же. Умереть хочешь? – сгущаю краски.

- Нет.

Шепчет сдавленно.

И ее жалко. Пиздец как жалко. Аж по сердцу режет.

Это ново для меня. Удивленно прикладываю руку к сердцу. На секунду только. В ладонь колотят сильные быстрые удары. Возмущаюсь внутренне и с силой успокаиваю себя. Мне такая херь отбойная ни к чему.

- Тогда рассказывай.

- Мне нечего, – упирается, ставит ноги на пол. Ее шатает. – Спасибо, что приютили. Спасибо за лекарство. Можно уйти?

- Нет! – рявкаю я.

Злюсь на нее. На себя. На то, что ввязался в какую-то херню.

Но как отпускать теперь? Ведь еле живая сидит.

- Не кричите.

Шепот громче крика. Голос приученный упрашивать.

Тру бровь. Думаю.

Мое сердце давно очерствело. Привык смотреть только на факты. Эмоции – таблица, в которой давно не пребываю. Живу по формуле. Так надо. Бытность моей работы она такая. И вроде меня все устраивало до сегодняшнего дня.

Надо девочку успокоить. Тянусь к куртке.

- Ладно. Проехали. Я – Михаил. Чтобы не боялась смотри, – демонстрирую ей корочку.

Она смертельно бледнеет. Над губой выступают мелкие бисеринки пота.

- Вы полицейский? Да?

- Да.

Вскакивает и летит к двери. Натягивает хламиду, сует ноги в ботинки и дергает дверь.

- Ян, – ошалеваю от реакции, подрываюсь следом, – ты что? Отцепись от двери. Куда собралась?

Она бьется как бешеная кошка. Царапает руки, отталкивает. Захватываю в кольцо для меньшего сопротивления. Пищит, кричит, шипит.

- Успокойся! – встряхиваю и разворачиваю к себе.

- Вы меня сдадите туда, – шепчет, бессильно обмякает, – а я не хочу, – еле шепчет, – там ад.

Все. Снова потеря сознания.

- Да блядство! – рявкаю.

А ну-ка хватит нянькаться! Злой донельзя, несу на диван, кладу. Дышит. Только жар опять. Вызываю нашего доктора. И одежду Яны выбрасываю в мусоропровод. Туда ее!

Мне очень интересно кто она и откуда взялась. И кого так боится.

- Алё, занят? У меня просьба, – прижимаю трубку к уху, – от сестры привези вещи, а? Инкины. У нас что с тобой много сестер? Спортивку и куртку. Еще кроссы зимние посмотри там. И шапку. И перчатки. Ага. Спроси у Марии Яковлевны, сможет она сейчас с тобой приехать? Походу у меня жертва ... Дома! … Притащил и что? Ой, не колупай мне … Ага. Давай. Жду, брат.