Полная версия книги - "Иосиф Прут - Неподдающиеся"

��Хорошо. Буду с ней говорить по-немецки.

Через двадцать минут � второй звонок:

��Я ошибся! Говорить надо по-французски!

��Хорошо. Буду говорить по-французски, хотя непонятно: она же смолянка, русская�

��Не знаю!�� отвечает Фадеев.�� Мне так сказали, и нечего рассуждать!

Я заехал за этой почтенной женщиной в �Националь� и привез ее на Поварскую. Она вошла в дом и остановилась перед доской с именами погибших на войне писателей, спросила:

��Кэс кё сэ? (�Что это?�).

Я объяснил. Дама перекрестилась и поднялась в зал. Увидела столики ресторана, усмехнулась и сказала:

��Хорошо, что люстру оставили!..

��Ее трудно менять: весит много.

��А откуда вы так хорошо знаете французский?

��Гвардии казак!�� ответил я.

��Хочу пройти туда,�� она кивнула на балкон второго этажа,�� посмотреть свою спальню: там я рожала своих дочерей.

В той комнате был партком. Я ужаснулся:

��Вам будет тяжело подниматься, мадам. В доме нет лифта.

��Ничего! Я дойду по внутренней лестнице.

Вот мы идем. Подходим. Дверь закрыта. Олсуфьева ее приоткрывает и видит Виктора Сытина, что-то пишущего явно не в пользу прежней хозяйки дома�

��Что здесь теперь?�� спрашивает меня она.

И я решил: хватит дурачиться! На русском уже языке отвечаю:

��Здесь находится партийный комитет, мадам!

И тотчас она мне тоже по-русски:

��Ну, спасибо тебе, гвардии казак!

После этого мы перешли на русский, и визит владелицы нашего Дома литераторов завершился.

В день моего пятидесятилетия получил от Фадеева чудесное письмо. В нем было столько теплоты и дружбы!.. Сейчас я сдал его в ЦГАЛИ.

А тогда в шутку спросил: будет ли какая-нибудь награда мне к юбилею?

Он ответил:

��Вечер и ужин тебе Союз закатит потрясающий! Почету будет � выше головы! А орден � вот!�� И Саша показал мне дулю.

Памятуя о рассказанной мне истории моего рождения, когда голова была еще в чреве матери, а дуля тети Ани уже лишила меня тысячи рублей,�� я не удивился и не огорчился. Но все-таки поинтересовался:

��Это за что же?

��За твой длинный язык! Даже я не мог уговорить начальство!

Вспоминаю �свой язык�. Шло очередное для 1948 года осуждение кого-то из литераторов. Человека горячо и громко обвиняли в космополитизме.