Полная версия книги - "Игорь Губерман - Гарики на все времена (Том 2)"

Когда идет войною брат на брата
и валится беда на человеков,
какая-то всегда здесь виновата
еврейская идея древних греков.

Потом у России изменится нрав,
он будет светлей и добрей,
и станет виднее, насколько был прав
уехавший раньше еврей.

Век за веком в реках жизни мы тонули
и в чужой переселялись огород;
мы забывчивы ко злу не потому ли,
что настолько мы рассеянный народ?

Повсюду, где превратности злосчастия
насилуют историю страны,
отсутствие еврейского участия
евреев не спасает от вины.

И делаюсь, иллюзии развеяв,
подобен я опасливому зверю,
не веря никому, кроме евреев,
которым я тем более не верю.

Обидно старому еврею,
что врал себе же самому
и слепо верил, что прозрею
и Бога с возрастом пойму.

Не терся я у власти на виду
и фунты не менял я на пиастры,
а прятался в бумажном я саду,
где вырастил цветы экклезиастры.

Еврей — не худшее создание
меж Божьих творческих работ:
он и загадка мироздания,
и миф его, и анекдот.

Лишь там, куда я попаду,
пойму, чего мы там достигли;
уверен я, что и в аду
мы вертим наши фигли-мигли.

Как я живу легко и гармонично,
как жизнь моя, о, Господи, светла,
обругана подонками публично
и временем обобрана дотла.

Ни в чем на свете не уверен,
живя со смутной все же верой,
я потому высокомерен,
что мерю жизнь высокой мерой.

Характер мой — отменно голубиный
и ласточки в душе моей галдят,
но дальше простираются глубины,
где молча птеродактили сидят.

С Богом я общаюсь без нытья
и не причиняя беспокойства:
глупо на устройство бытия
жаловаться автору устройства.

Сегодня жить совсем не скучно:
повсюду пакость, гнусь и скверна,
все объясняется научно,
и нам неважно, что неверно.

Бог мало кого уберег или спас,
Он копит архив наблюдений,
в потоке веков изучая на нас
пределы душевных падений.

Душа всегда у нас болит,
пока она жива и зряча,
и смех — целебный самый вид
и сострадания и плача.

Живу сызмальства и доныне
я в убежденности спокойной,
что в мире этом нет святыни,
куска навоза недостойной.

Вся история нам говорит,
что Господь неустанно творит:
каждый год появляется гнида
неизвестного ранее вида.

И думал я, пока дремал,
что зря меня забота точит:
мир так велик, а я так мал,
и мир пускай живет как хочет.

Ангел в рай обещал мне талон,
если б разум я в мире нашел;
я послал его на хуй, и он
вмиг исчез — очевидно, пошел.

Причудлив духа стебель сорный,
поскольку если настоящий,
то бесполезный, беспризорный,
бесцельный, дикий и пропащий.

На мир если смотреть совсем спокойно,
то видишь в умягчающей усталости,
что мало что проклятия достойно,
но многое — сочувствия и жалости.

На путях неразумно окольных
и далеких от подвигов бранных
много странников подлинно вольных
и на диво душевно сохранных.

Мы пленники общей и темной судьбы
меж вихрей вселенской метели,
и наши герои — всего лишь рабы
у мифа, идеи и цели.

Когда внезапное течение
тебя несет потоком пенным,
то ясно чувствуешь свечение
души, азартной к переменам.

А что, как мысли и пророчества,
прозрения, эксперименты
и вообще все наше творчество —
Святого духа экскременты?

С укором, Господь, не смотри,
что пью и по бабам шатаюсь:
я все-таки, черт побери,
Тебя обмануть не пытаюсь.

Из бездонного духовного колодца
ангел дух душе вливает (каждой — ложка),
и естественно, кому-то достается
этот дух уже с тухлятиной немножко.

Пустым горением охвачен,
мелю я чушь со страстью пылкой;
у Бога даже неудачи
бывают с творческою жилкой.

Всего одно твержу я сыну:
какой ни сложится судьба,
не гнуть ни голову, ни спину —
моя главнейшая мольба.

Когда клубятся волны мрака
и дух мой просит облегчения,
я роюсь в книгах, как собака,
ища траву для излечения.

На свете столько разных вероятностей,
внезапных, как бандит из-за угла,
что счастье — это сумма неприятностей,
от коих нас судьба уберегла.

Душа моя, признаться если честно,
черствеет очень быстро и легко,
а черствому продукту, как известно,
до плесени уже недалеко.

У душ (поскольку Божьи твари)
есть духа внешние улики:
у душ есть морды, рожи, хари,
и лица есть, а реже — лики.

Мне кажется порой, что Бог насмешлив,
но только по своей небесной мерке,
и каждый, кто избыточно успешлив,
на самом деле — просто на проверке.

Подобно всем, духовно слеп
в итоге воспитания,
я нахожу на ощупь хлеб
душевного питания.

Творец был мастером искусным —
создал вино и нежных дам,
но если Он способен к чувствам —
то не завидует ли нам?

Я всюду вижу всякий раз
души интимную подробность:
то царство Божие, что в нас, —
оно и есть к любви способность.

Во мне то булькает кипение,
то прямо в порох брызжет искра;
пошли мне, Господи, терпение,
но только очень, очень быстро.

Тоской томится, как больной,
наш бедный разум, понимая,
что где-то за глухой стеной
гуляет истина немая.

Мало что для меня несомненно
в этой жизни хмельной и галдящей,
только вера моя неизменна,
но религии нет подходящей.

Мольбами воздух оглашая,
мы столько их издали вместе,
что к Богу очередь большая
из только стонов лет на двести.

Душа моя безоблачно чиста,
и крест согласен дальше я нести,
но отдых от несения креста
стараюсь я со вкусом провести.

Надо пить и много и немного,
надо и за кровные и даром,
ибо очень ясно, что у Бога
нам не пить амброзию с нектаром.